Сердца любителей нард  уже учащенно забились в предстартовом волнении – как же, ведь 15 июня состоится турнир серии Мастерз кап! У всех в голове роятся одни и те же мысли : Какими выйдут перипетии борьбы на этот раз? Кто сыграет неудачно, и вылетит после первых трех туров, а кому улыбнется удача и Фортуна легким прикосновением выведет своего избранника в призеры, а может быть даже и в победители соревнования?
Вниманию нынешних и будущих турнирных очеркистов предлагаются воспоминания о двух турнирах по нардам, проводившихся в Европе в начале прошлого века, еще до первой мировой. Подлинный автор – достаточно известный в свое время русский актер и драматург. Текст подвергся сокращениям и некоторой моей переработке. Но стиль и смысл написанного сохранен полностью. Надеюсь, такой отчет поможет задать новую планку качества в современной нардной журналистике. Да, настоящий автор – бегиннер с пр далеко за 10, и сам он в этих турнирах не играл, во всяком случае в мейне. Но зато писать про нарды он умел!

Остендский турнир был в разгаре. Съехались знаменитости со всего мира. Телеграммы летели во все концы, оповещая о победе одного и поражении другого. Все сообщества любителей нард из Англии, Франции, Германии, Австрии, Америки, России с напряженным вниманием следили за ходом борьбы. Каждая страна выслала своих лучших игроков, и действительно по составу борцов турнир был блестящим. Сражались: МИ, М-ци, Я-ий, Ш-ер, В-ьф, М-ко, Б-рн, Бл-н, М-лл, А-ин, Т-ан, Т-аш и молодой, впервые попавший в такую компанию чемпионов — Л-рд. Не хватало одного Л-ра, чтобы замкнуть полный круг игроков-джайнтов.
Я из Лондона следил за положением в турнире нашего МИ и, признаюсь, испытывал немалые уколы национального самолюбия. Что ни утро, откроешь газету, и с щемящим чувством читаешь: «проиграл», «проиграл»...Я недоумевал, недоумевали и лондонские игроки: ведь МИ был когда-то победителем великого С-ца!...
В столовой клуба то тот, то другой подойдет. бывало, и сочувственно покачает головой:
— А МИ-то опять в спидгеммон проиграл...
Получив смс от МИ, я не выдержал, уложил чемодан и на другой же день помчался с головокружительной быстротой в Дувр. В Дувре пересел на пароход и через два часа морского перехода уже был в Остенде.
«Villa des Еtoilles.», где жило большинство игроков, в том числе и МИ, оказалась почти в центре города.
Через четверть часа я уже стучал в комнату МИ. Отворяю дверь — и не верю своим глазам... Передо мной, с зубной щеткой в руке, в мятой ночной рубахе, растрепанный, с измученным, опустившимся лицом, очутился МИ... Он мне обрадовался, бросил щетку, засуетился...
— МИ, что с вами?.. Вы больны?..
— Да что, батенька, не везет!..—ответил он на вопрос, который был для него, очевидно, важней вопроса о здоровье. -- Я вам писал — пропускаю кубы в элементарных позициях, чего уж?.. Простите, что я вас не встретил... Трудно мне рано вставать... Началось в Берлине... Спросил на вокзале стакан молока, дали мне какой-то дряни — схватило и пошло... А тут еще насморк, кашель... Не могу играть!.. Притом начинают игру в 10 часов!.. У меня бессонница, засыпаешь поздно, не успеешь выпить стакан кофе — и беги играть матч. Ну можно ли начинать серьезный матч, когда в голове еще сон?.. Это абсурд! Все жалуются. Кому-то хорошо, они встают в 6 часов и к 10 раскачаются, а другим трудно.
В его тоне звучало явное отчаяние, растерянность...
Я понял, что прежде всего надо поднять его дух, и с уверенностью возразил, что до окончания турнира еще далеко, что счастье должно перемениться, и что, конечно, в конце концов ОН всех победит.
МИ махнул рукой.
— Где уж!.. Смотрите, что я ухитряюсь делать... Вот матч с Т-ом, — он схватил магнитные карманные нарды, быстро расставил позицию, установил куб в нужное положение, и сунул мне. — Что, хорошо?..
Я с саквояжем, он с мылом и полотенцем, склонились над доской.
— Положение белых отличное...
— Ну вот, и с таким положением я проиграл! Надо было не бить, а брать восьмой пункт и делать прайм... Вот... Что ему остается? Бежать под тройной бой?.. Белые пробьют — и кончено, дальше играть уже нечего. Понятно?.. А я как пижон бью его блот в доме, на третьем пункте... Абсурд!.. Ну и, разумеется, он бьет меня с бара — и пошло... игра перевернулась... Вы с А-ым знакомы? Нет?.. Я сейчас только умоюсь и пойдем кофе пить, а там и в курзал. Четверть десятого? Ну вот видите, когда ж тут придти в себя?.. А-ин играет от города Марселя... Тоже идет неважно...
Покончив с кофе, мы направились в курзал. Прямо из отеля, пройдя переулок, вышли на набережную, единственную набережную в мире по красоте и благоустройству. Вдоль моря, отгороженного от, приливов высокой гранитной плотиной, тянется влево бесконечная, что-то на четыре километра, лента набережной, выложенная гладкими, красивыми изразцами. Эта широкая, драгоценная дорога минует дворец Леопольда, роскошный отель Рояль-Палас и втекает в соседний курорт, Блакенберге. Направо — возвышается наш курзал, обложенный белым мрамором, действительно, единственный в Европе по богатству устройства.
— Вон видите белый купол в задней стороне курзала?.. — указал ЧМИ.—Под этим куполом мы и играем. Сейчас, я только телеграмму отправлю... Дурацкое положение — каждый день посылать телеграмму о собственном проигрыше!
Почта помещалась тут же, в подвальном помещении курзала. Признаюсь, меня охватило волнение. Сейчас я увижу целую группу знаменитостей, людей-феноменов с невероятию изощренным мозгом... Что это должны быть за головы!..
Ведь в самом деле, людям непосвященным трудно себе представить, какую массу умственного труда тратят игроки ворлд-класс на разработку своего искусства!.. Литература о нардах состоит из многих томов. В них собраны наиболее важные планы игры и бесчисленные к ним варианты. Как химия разрослась теперь до такого количества комбинаций, что одному смертному уже не вместить в своей голове все химические формулы к он поневоле должен специализироваться на каком-нибудь одном отделе, так и современный игрок не в состоянии уместить в своей голове все бесконечные варианты даже хорошо известных планов, и должен ограничиться изучением только тех из них, полезных именно для него.
Как пианист должен постоянно упражняться, чтобы его пальцы были тренированы, так и профессиональный  нардист не может ни на один день выйти из мира бросков зар, иначе его сообразительность потеряет свою эластичность.
Такое напряжение не проходит даром, и некоторые великие игроки сходят с ума. Достаточно указать на С-ца, П-ри и нашего Ш-са.
Мы поднялись но широким мраморным ступеням в огромное концертное помещение курзала.
Миновав вторую, тоже громадную залу для корреспонденции, мы наконец приблизились к нашему святилищу. Я уже издали разглядел высокую, круглую, колончатую комнату. Вон в пролетах между колонн, за красным канатом, уткнувшись носами в свои столики, сидят они, большей частью молчаливые, отрешенные от всего земного, витающие в каком-то. странном, фантастическом мире...
Так вот эти светила!.. Быть не может!
Не то приказчики из средних, не то захудалые служащие каких-нибудь контор... Неладно, даже бедно одетые, в плохоньких пиджачках... А лица...
Ничего профессорского, ничего отмечающего кропотливую умственную работу...
Наш МИ положительно выделялся своим интеллигентным видом.
Дальнейшее изучение этих феноменов только подтвердило мои первые впечатления.
Я постепенно обхожу столы, расположенные по колоннам правильным кругом.
На каждом столе обыкновенная турнирная нардная доска, и двойные, шахматные часы. Сбоку на табличке, соответственно месту игрока, его фамилия с обозначением города, от которого он играет. Совершенно как в музее или зверинце... Сначала посмотришь на надпись, потом на зверя, дескать, какой он, или наоборот.
Вот М-л, на его картоне, значится: Нью-Йорк. Это необычайно худой и длинный молодой человек с волнистой гривой светлых волос, лицо бритое, с мефистофельским профилем, с попугайным острым носом. Его маленькие, близко поставленные глазки щурятся сквозь длинные, желтые ресницы. Он сидит боком, закинув ногу на ногу и так задрав верхнюю ногу, что она едва не упирается острым коленом в подбородок. Во рту сигара, на часовой цепочке — бронзовый куб для удвоений; такой же куб, поменьше, закалывает галстук. Сигару он больше жует, чем курит, сплевывая объедки табачного листа но сторонам. МИ мне жаловался, что эти объедки нередко летели ему под нос...
М-лл играет с Я-им. На картоне Я-го значится: Париж. Это сухопарый смуглый человек лет тридцати, с маленькими черными усиками; одет почище других, на ногах белые ботинки, вид самоуверенный и спокойный. Он неподвижно, как изваяние, смотрит на доску через пенсне без оправы.
Дальше сидят Ш-р и Б-рн. На табличке Ш-а — Вена. Это маленький, всегда задумчивый человек, совсем-таки незначительного вида. Серенькие, мутные глазки смотрят устало и грустно, прямые волосы на голове торчат во все стороны, борода брилась дня три тому назад... Лицо истощенное, бледное, покрытое испариной... Сидит он, опершись головой на обе руки, запустив пальцы в волосы... Сигара во рту потухла...
Игрок он превосходный, берущий если не талантом, то колоссальной усидчивостью. Мне кажется, он кончит так же, как С-ц или Ш-рс.
Б-рн из Лондона; почтенный старик, с крепким упрямым лицом, белыми волосами и бородой, в серой паре и... красном галстуке. Играет спокойно, значительно, ровно, не блестя, по-видимому, никакими выдающимися бросками. А там — глядь, и выбросил такой камень, что противник долго кряхтит после него... Б-н невозмутимо вытаскивает сигару и закуривает, так же спокойно поглядывая на доску. В противоположность прочим игрокам, он никогда по окончании игры не рассматривает, не шлифует пропозициями партии своего матча. Кончил, встал и ушел. Где-нибудь в турнирном зале его поджидает старушка - жена, и они оба ровным шагом отправляются домой. Говорят, Б-н работал когда-то каменщиком на стройке... Пожалуй, это заметно.
Рядом сидит доктор м.н. Т-ш из Нюрнберга. Это доктор м. н. неизменно сопутствует Т-шу и на табличке, и на карточках, и в разговоре. Доктор Т-ш средних лет, рыжеватый, с оскалом желтых крепких зубов, подстриженной бородкой, в пенсне; он имеет несомненную претензию на фатовство. В белом кепи с желтым околышком, в желтых туфельках, из-за которых выглядывают веселенькие носки, он ходит, подрагивая на ногах, с видом самоуверенным и довольным. Доктор Т-ш считается ученым игроком. и его голос на собраниях нардистов всегда принимается, как авторитетный.
Во всякой компании найдется свой комик, и вот таким комиком, в описываемой компании, разумеется, является мистер Б-н из Ливерпуля. Это настоящий серьезный, даже холодный комик с ног до головы.
С прямыми, светлыми усами вниз, с поднятой вверх головою, в пенсне, красном галстуке, с ногой на ногу, мистер Б-н способен был просидеть каменным истуканом не 2 минуты на ход плюс 12 секунд, как то было отведено турниром, а двадцать четыре минуты! Пепел с сигары падал ему на грудь, на ноги, на стол; к вечеру он бывал завален пеплом, окурки лежали грудами где угодно, только не в пепельнице, — мистер Б-н сидел в той же позе, боком к столу, и смотрел на доску. Если бы около него взорвалась бомба — он бы не шелохнулся и не отвел глаз от доски. Я был свидетелем, как кто-то, проходя мимо, задел маленький столик, подставленный лакеем для содовой воды, и столик с грохотом полетел на пол; на нем были: поднос, стакан, бутылка, большой янтарный мундштук, масса пепла с окурков... От неожиданного грохота, сменившего могильную тишину, многие вскочили — мистер Б-н не отвел глаз от нард. Он ничего не слышал. По окончании матча он обыкновенно играет пропозиции часа два; если к тому времени в зале остается еще хоть одна пара игроков, мистер Б-н невозмутимо берет свой стул, подсаживается к играющим и снова погружается в созерцание.
Мистеру Б-ну где-то в Англии принадлежал уединенный островок; этот нардный маньяк дошел до того, что, готовясь к чемпионату мира в Монако, предложил А-ну, славившемуся тонким анализом, отправиться с ним на островок и в полном уединении заняться изучением каких-то сложных вариантов обратки. Мистер Б-н гарантировал А-ну проезд в оба конца, полный пансион в течение лета до начала августа, условленную сумму денег... Как ни было заманчиво такое предложение, А-н, боясь серьезно спятить, уклонился от него.
Свои характеристики знаменитых нардистов я закончу А-ым. А-ин, по происхождению еврей, по внешности отживший русский барин, занимался в молодости лесными подрядами, но страсть к нардам постепенно оторвала его от дела, и А-ин весь отдался нардному спорту. Свой дебют в Европе А-ин начал с курьеза.
Странствуя по лесам нашего запада и вычитав в интернете, что в Вене идет нардный турнир и что там играет великий С-ц, А-ин. еще совсем молодой человек, не выдержал искушения, бросил дело, махнул через границу и прямо с вокзала полетел в зал для игры. Войдя в залу и увидав за столиками игроков, Аланин спросил:
— Кто С-иц?..
Ему указали на почтенного старца. Не колеблясь ни секунды, А-ин кинулся к С-цу и предложил ему манигейм в короткие. Великий старец в ужасе попятился. Какой-то неизвестный в высоких сапогах, кожаной куртке, запыленный, грязный, во время партии кидается на него с предложением играть! Это несомненно сумасшедший! — и С-иц позвал на помощь...
А-ина еле оттащили. Турнирные директора просили его не трогать игроков, сидящих с часами, и, чтобы отвязаться от русского дикаря, усадили его играть с каким-то увядшим маэстро. Последний существовал именно тем, что обыгрывал разных пижонов на маленькие суммы. Он предупредил А-ина, что менее пяти евро за пойнт манигейм не играет. Стали играть — А-ин выиграл простую. Маэстро испугался и приналег — А-ин опять выиграл с удвоением. Маэстро совсем растерялся... Наконец, когда А-ин выиграл в третий раз коксом с кубом по восемь — его противник стал плевать от злости, изругал организаторов, что они нарочно подвели его, и заявил, что платить не намерен. Организаторы просили А-ина не требовать денег с бедняка. Тому, конечно, было все равно, заплатят ему или нет, и он окончательно успокоил его, угостив пивом.
А-ин в России считался единственным, кроме Ш-са, серьезным соперником МИ, и, хотя он признавал первенство МИ и искренно уважал его, тем не менее боролся с ним настойчиво и иногда успешно. Слегка побаиваясь А-ина, МИ его недолюбливал и вечно спорил с ним. Особенно он не выносил авторитетных проповедей А-ина; а-ский апломб просто бесил его.
Однако вернемся в турнирный зал.
Я взял стул и сел у столика МИ.
— Ну-ка. МИ, не выдай.
Но уже первые полчаса показали мне, что МИ не тот. Игра вялая, робкая, нет прежнего блеска, фантазии, тонкого предвидения... МИ, знаменитый своими блицевыми атаками — все уклонялся, все что-то подготовлял.
Его поза была неизменна; сложенные руки упирались в столь, одна нога беспрерывно дрожит, дрожь передается склоненной голове, и голова дрожит, дрожит в течение многих часов подряд до перерыва на ужин и все последующее время до отбоя.
МИ не курил и во время игры никогда ничего не пил. Было время, когда он выпивал помногу, трудно пьянея, но это время уже давно миновало.
Я тогда еще не знал, что у него подготовлялась подагра и появился сахар... Мне пришло в голову встряхнуть его, сдвинуть, так сказать. с мертвой точки, и, выждав удобную минуту, я шепнул:
— МИ, давайте дернем проссекко?..
Он махнул рукой.
— Не стану.
- По бокальчику...
— Ну его!.. — И отошел.
Турнир между тем приближался к концу. МИ по-прежнему все проигрывал.
Кстати расскажу курьез с Я-им, курьез, обошедшийся ему в пять с половиной тысяч евро.
Я-ий шел в швейцарке на одно поражение позади М-ци — и должен был, по-видимому, получить первый приз, так как ему оставалось всего два матча со слабейшими игроками.
Однажды утром, загвоздив противнику, Т-ну, основательный пятерной прайм на дмп и рассчитав, что тот изрядно помучается над ним, Я-ий вышел на террасу подышать морским воздухом. В его черненьких, маленьких глазках светилось самодовольство. Он подошел ко мне размеренно-важно.
— Молодцом, Я-ий, поприжали Т-на?.. — заметил я.
— Да, ничего...
И нарочито медленным движением он вынул папиросу, сохраняя якобы полное равнодушие.
— Мне нравится ваша смелость, — подзадоривал я. — Вы не боитесь противника.
Яновский закурил и заложил руки в карманы.
— Да разве они могут со мной играть?.. Я всем им дам по пяти очков вперед, в матче до 13...
— Не много ли?..
— Ну что вы говорите? Разве это игра?.. Баловство!.. Ваш МИ, ну какой он игрок?..
— Положим, игрок... и настоящий.
— Ах, оставьте!.. Ну что он думает?.. Вон посмотрите на него... Думает, думает... Что тут думать?.. Уже сдаваться надо, а не думать! Он так думает, что я не могу играть с ним, у меня голова болит, так он думает!. Я потому и подарил ему наш матч!.. Ему не по турнирам ездить, а дома, на печи лежать и думать.
— Он болен, Я-ий, это несчастье... И с вами может то же быть.
— Со мной?.. Посмотрю я, что со мною будет!.. Я им в Б-не ни одного матча не дам!..
Поболтав еще немного, Я-ий заметил, что Т-н сделал ход и вернулся к столу. Я последовал за ним и сел у их столика.
Очевидно, желая блеснуть своей смелостью и тем подтвердить мое замечание, Я-ий неожиданно бросается на шашку противника на 24 поле, бьет ее, ставит на бар — и разумеется, проигрывает уже выигранный матч в несколько ходов после ошеломляющего выхода с бара 1-6! А так как М-ци в этом туре выиграл, то они и поменялись местами, впереди по бухгольцу оказался уже М-ци. В таком порядке они и закончили турнир: М-и получил 15000 евро., а Я-ий — только 7500. Воображаю, как он клял меня в душе!..
В Бармене я застал игру уже в конце.
Маленький провинциальный городок был битком набит нардистами. Все мы дивились на чудо инженерного искусства — подвесной воздушный трамвай, стремительно летавший вокруг всего города над головами прохожих. По вечерам собирались в кафе; те же разговоры о нардах и те же нарды, нарды... в невероятном количестве...
Игра велась на 120 досках, по разрядам, мастера, интермеды и новички. Нардисты занимали несколько громадных зал в каком-то клубе. Были среди игроков и женщины, но, кажется, особыми талантами они не блистали...
МИ подтянулся и играл значительно лучше, занимая шестое место. Первым шел М-ци, вторым — Я-ий...
После Остенде, яркого солнца, моря, шикарной, богатой публики, в Бармене казалось серо и неприглядно.
Опять склоненные, точно загипнотизированные пары, напряженные лица...
По окончании турнира, организаторами был предложен ужин, за который, впрочем, все платили отдельно. Собрались в зале ресторана, украшенного по стенам всевозможными поучительными надписями; на полках помещались фигурные пивные кружки. Говорились тосты, при чем местные игроки так грозно кричали: «Хох!», что становилось жутко и немного смешно.
Седой старичок говорил по тетрадке что-то до того длинное и скучное, что я, ничего не понимая, но видя по окружающим лицам, что речь действительно снотворна, вдруг заорал во все горло:
— Хох.. Хох!..
Вся зала точно треснула. Все вскочили и, потрясая кружками, тоже заорали: «Хох!», очень довольные экспромтом иностранца и сочувственно смеясь в мою сторону... Как оратор ни уверял, что он еще не кончил, — его уняли.
Вышли из ресторана поздно. Мы, российские нардисты, отделились.
Моросил мелкий дождь... У А-на не было зонтика, и он прятался под моим в своем коротеньком пиджачке с цветным платочком... МИ быстро шел впереди.
А-ин выглядел устало, разочарованно... Его грустные серые глаза упирались в спину МИ; он, очевидно, собирался что-то сказать, над чем думал весь вечер, и наконец не выдержал.
— Да, плохо, плохо...
— Что плохо-то? — обернулся МИ.
— Наше дело плохо, МИ...
— Говорите о себе...
— Я и говорю... Поднялась игра, сильно поднялась... Вон нынче молодежь какая…. Поди угоняйся за ней, да за дисперсией... А в сущности все это дело — сумасшествие. Это — психоз. Всю жизнь изучать движения каких-то шашек и кубов... Кому это нужно? Что человечество выиграет от того, что А-ко, или Т-лт, или там какой-нибудь Ж-ка без ошибок разыграют сложную позицию, или покажут грандиозный куб на 16?
— Подумаешь, как вам дорого человечество...
— Не в том дело. Ну разве это не болезнь — замкнуть всю свою жизнь в какие-то нарды и из-за них уже ничего не видеть: ни семьи, ни природы, ни литературы, ни искусства... Ну разве я не сумасшедший?
— Слава Богу, наконец-то признался...
— А вы думаете, Вы не сумасшедший?..
— Ну, меня, пожалуйста, оставьте в покое. И почему сумасшествие играть в нарды, а не играть, например, на рояле или сидеть в конторе? Просто вы неудачно играли, потому и философствуете...
— Да, может-быть, вы и правы... Все ненормальны, все..
Магазины с шумом закрывали свои железные шторы. Тротуары лоснились от дождевых луж, играя бликами фонарей.
А-ин вдруг уклонился от спора, что с ним редко бывало. Мы шли молча, под монотонный шелест дождя...